Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]
Вся улица походила на праздничный зал, и Александр часто был принужден выходить вслед за девушкой и ее спутниками из-под аркад возле домов на дорогу, потому что им нужно было избегать то слишком густой толпы, то отдельных пьяных людей, или навязчивых ухажеров, или буянов, ищущих ссоры.
Однако же мнимый старик так искусно прокладывал дорогу для девушки, фигуру и лицо которой скрывал от глаз прохожих головной платок, что Александру не представлялось случая кинуться к ней и доказать ей свою преданность посредством какого-нибудь мужественного поступка. Юноша давно уже решил, что он обязан предостеречь девушку от опасности провести ночь под охраной этой продажной обманщицы и ее бесчестного соучастника; но его еще удерживала мысль, что нападение на ее спутников привлечет к ней взгляды толпы и поставит ее еще в худшее положение.
Трое спутников остановились под аркадами на левой стороне улицы. Кастор снова схватил руку девушки и, прощаясь, обещал ей тихим голосом прийти завтра утром, чтобы проводить ее к озеру; но Агафья снова горячо и сердечно поблагодарила его.
В эту минуту точно какая-то внезапная буря унесла всю сдержанность Александра, и, прежде чем сам того ожидал, он очутился между обманщиком и молодою христианкой, быстрым движением разнял их руки, ударив сильным кулаком по руке Кастора, крепко схватил левую руку Агафьи и вскричал:
– С тобою ведут бесчестную игру, и эта женщина тоже обманывает тебя! Вот этот человек, – при этом он выпустил руку переодетого, который в бешенстве напрасно старался ее высвободить, и сорвал с его лица фальшивую бороду, – вот этот человек бессовестный обманщик.
Агафья, которая до сих пор тоже старалась высвободить свою руку из руки Александра, громко закричала от страха и негодования; а разоблаченный крамольник сорвал с головы своего противника капюшон Каракаллы, с яростью и проворством пантеры схватил его за шею и с быстро вернувшимся к нему присутствием духа закричал, призывая на помощь.
Кастор тоже был силен, и между тем как Александр старался оттолкнуть его от себя правою рукою, не выпуская руки Агафьи, крик диаконицы и ее спутника привлекал все больше и больше народа.
В одно мгновение они были окружены любопытными, которые, смеясь и ругаясь, подстрекали борцов или старались их успокоить. Но в то время как Александру только что удалось вывернуть руку своего противника так, что тот принужден был опуститься на колени, позади него раздался громкий голос, крикнувший с торжествующим злорадством: «Попался зубоскал в ловушку!»
– Цминис! – вскричал встревоженный Александр и только теперь осознал вполне, что его свобода и жизнь находятся в опасности. Как олень, окруженный сворой собак, он поворачивал голову туда и сюда, ища выхода, и, когда его взгляд снова упал на то место, где стоял его противник, он нашел его пустым. Ловкий фокусник воспользовался поднявшейся пылью и исчез в толпе.
Но взгляд художника встретил также пару глаз, которые своею спокойною ясностью привели его в себя и убеждали не терять самообладания и присутствия духа. Это были глаза его сестры Мелиссы, которая, обходя со своею спутницею сбежавшуюся толпу, узнала голос брата. Не слушая ключницы, горячо убеждавшей ее не идти в толпу, она протиснулась вперед, и в то время как полицейские разгоняли сборище, приблизилась к неосторожному и находившемуся в большой опасности брату.
Александр все еще держал руку Агафьи в своей.
Дрожащая и объятая смертельным страхом девушка не могла дать себе отчета, что с нею произошло. Ее старый спутник оказался молодым человеком, – следовательно, он был обманщик. Но что она должна была думать о диаконице, соучастнице его, что о красивом юноше, который изобличил мошенников и, может быть, спас ее от ужаснейшей участи?
Подобно тому как во время сильной грозы молния следует за молнией, в эту страшную ночь ужасы следовали за ужасами, до помрачения ума девушки, привыкшей к спокойной жизни в кругу добрых, миролюбивых людей.
Блюститель общественной безопасности наложил руку на того, кто вступился за нее, и ясные глаза которого смотрели на нее таким честным, таким полным любви взглядом. Его хотят вести в тюрьму, – значит, и он, может быть, тоже преступник. При этой мысли она пыталась вырвать из его руки свою; но он не выпускал ее, потому что к девушке приблизилась диаконица и тоном благочестивого негодования убеждала ее уйти от этого места гнусностей и следовать за нею в ее мирное жилище.
Что ей делать?
Полная страха, в нерешительности, опасаясь здесь обмана, там, быть может, позора, она взглянула сперва на диаконицу, потом на Александра, который, не обращая внимания на угрозы Цминиса, смотрел то на нее, то на место, где видел сестру.
Ликторы, отгонявшие толпу, загородили дорогу и Мелиссе, но в то время, когда умоляющие глаза Агафьи встретились с глазами художника, и ему показалось при этом, что вся его кровь прилила к его лицу и сердцу, сестре наконец удалось проскользнуть к нему.
И снова ее взгляд возвратил ему присутствие духа, в котором он так нуждался; ведь он знал, что в следующее мгновение его рука, еще крепко державшая теперь руку Агафьи, будет связана, так как Цминис приказал своим людям принести новые веревки и цепи, имевшийся запас которых в эту дикую ночь уже истощился.
Единственно этому обстоятельству был обязан Александр тем, что его еще не увели связанного. Ему еще нужно было предостеречь девушку относительно диаконицы, пытавшейся увести ее с собою.
В эту минуту он быстро сообразил, что Агафья скорее поверит его сестре, чем ему, которого египтянин несколько раз назвал преступником; и когда он увидел ключницу Полибия, которая с растрепанными волосами и в пеплосе, сдвинувшемся на сторону, пробиралась вслед за Мелиссой, то обрадовался еще больше, потому что в лице этой честной женщины выступала на сцену новая свидетельница. Она должна была хорошо знать Агафью, если девушка была действительно дочерью Зенона.
Быстро собравшись с духом, он не терял ни одного мгновения, и между тем как Цминис говорил со своими людьми насчет тюрьмы, в которую они должны отвести «государственного преступника», как только появятся ожидаемые оковы, Александр выпустил руку христианской девушки из своей, вложил ее в руку Мелиссы и вскричал:
– Это моя сестра, невеста Диодора, сына Полибия, вашего соседа, – если ты дочь Зенона. Она будет защищать тебя.
Между тем Агафья узнала ключницу, и когда та подтвердила слова художника, а христианка посмотрела Мелиссе в лицо, она с безошибочною чуткостью невинного женского сердца поняла, кому здесь она может довериться.
Точно ища помощи, она обняла рукою Мелиссу, а диаконица с хорошо разыгранным негодованием повернулась и поспешила уйти в отворенную дверь дома.
Все это произошло в несколько минут; но когда Александр увидел, что два существа, которых он любил больше всего, соединились друг с другом, что Агафья разлучена с обманщицей, спасена и находится под хорошею защитой, он глубоко вздохнул и, точно освободясь от тяжкого бремени, крикнул сестре:
– Ее зовут Агафья, и ей, портрету умершей Коринны, принадлежит отныне моя жизнь. Ты скажешь ей это, Мелисса.
При этом его пылкий, полный любви взгляд искал глаз христианки, и когда та ответила на него, покраснев и с благодарною искренностью, его веселое лицо озарилось снова прежним беспечным, жизнерадостным выражением, и его взгляд еще раз обратился к толпе.
Что он желал там найти?
Мелисса увидела, что все его черты внезапно просияли, и в то время как египтянин Цминис только что мигнул стражнику, который с веревкою в высоко поднятой руке пробирался через толпу ночных гуляк, Александр громко пропел первый такт какой-то залихватской песни.
В следующий момент ее подхватило множество голосов из толпы, точно эхо.
Это был клич, которым мальчики из тимагетской школы для борьбы призывали товарищей на помощь, когда на них нападали ученики из гимназии диоскуров, с которыми они были во вражде, и Александр воспользовался им, заметив на улице своих товарищей детских игр Ясона и Паппуса, ваятеля Главкиаса и многих других художников.
Призыв был понят, и, прежде чем Цминис успел взять у своего подчиненного веревку, толпа живописцев и скульпторов под предводительством Главкиаса прорвалась сквозь ряд стражников, окружила Александра и с пением и кликами торжества поспешно увлекла его с собою.
– Ловите его! Держите его! Отнимите его от негодяев! Императорская награда тому, кто его захватит! – кричал египтянин полицейским с пеною у рта и сам стал во главе их. Но александрийские ночные гуляки, из которых многие знали художников и всегда были готовы испортить дело сикофантам и сыщикам, сдвинулись плотною стеною между беглецами и преследователями и затруднили последним путь.
